«В Афгане решил: если останусь живой, пойду поступать на радиотехника»

Вы в ФОМе 15 лет. Справедливо ли предположить, что последние три года для вас – самые трудные? 

Да, поскольку наложились как общие факторы – я имею в виду коронавирус и переход на удаленку, так и проблемы, с которыми мы в работе прежде не сталкивались. Они связаны с внешними ограничениями – это доступ к технологиям, программам, услугам, сервисам плюс цены, смена всевозможных поставщиков. Все эти вещи были неожиданные и непредсказуемые. 

Вы забыли про затопление офиса в конце 2020 года. 

Это затопление – просто совпадение, но тоже невероятное. Ожидать его было невозможно! Кто мог предположить, что прорвет трубу этажом выше, причем там, где нет никаких коммуникаций – как раз над тем местом, где у нас – серверная?! Да никто! Как назло, мы незадолго до этого съехали с первого этажа, где находилась резервная серверная. Все перенесли на второй, и это место оказалось в самом эпицентре потопа. Вероятность, что техника останется живой, была почти нулевой, потому что там был просто водопад. Вода поднялась на 10 см – мебель плавала. Причем это был кипяток. Я с таким никогда в жизни не сталкивался. Это была стрессовая эпопея, одна из самых стрессовых в моей жизни, потому что на серверах находилось все, вся деятельность компании. 

Ситуация же осложнялась еще и тем, что дело было под Новый год, а бухгалтерия осталась без компьютеров. 

Бухгалтерии нужно было работать – сдавать отчеты, переводить сотрудникам зарплаты и премии. А электричество вырубилось. Вся электрика в офисе разбросана под полом, а там – все в воде. Мы вскрывали полы, проветривали, сушили. А чтобы бухгалтерия могла работать, мы создали локальную сеть, подключились к мобильному интернету и запустили сервер. Но была ведь еще проблема. Отопление в офисе проложено по контуру, который тянется как раз до бухгалтерии. Из-за того что контур большой, стоят насосы, которые создают необходимое давление в радиаторах. Но из-за отсутствия электроэнергии насосы остановились – и в бухгалтерии был дубак. Все сидели в куртках, пуховиках, работать было невозможно. Мы пересадили бухгалтерию в другой конец офиса, в кабинет Елены Серафимовны Петренко. 

Какими потерями обернулась эта катастрофа? 

У нас не погиб ни один сервер! Есть видео, на котором видно, как вода течет прямо на камеру видеосистемы, заполняет ее и – бах – камера отрубается. Мы можем просматривать видеосистему удаленно, и эту картину я наблюдал, можно сказать, в прямом эфире, по дороге на работу. Но все обошлось. Сгорел только один компьютер. Нас спасло то, что мы быстро заметили потоп, начали затягивать технику пленкой и все демонтировать. Это было пострашнее любых санкций. 

Если говорить о санкциях, то насколько ощутимы их последствия для компании? 

Основное осложнение – доступ к технологиям. Уход Microsoft стал для нас сильным ударом. Мы очень долго переходили на него, с моего прихода в ФОМ. Сначала создали локальную инфраструктуру, потом – облачную. У шефа всегда было желание использовать что-то вроде Teams, это было для него идеей фикс. И когда Microsoft сделал нормальный продукт, мы начали тестировать его. Демонстрировали коллегам его возможности, но сотрудники крайне настороженно относились к новшествам. Зато, когда случился ковид и все ушли домой, мы буквально за две недели перешли на Teams. Для некоторых коллег это стало шоком, но большинство адаптировались легко и сразу почувствовали, что Teams реально упрощает работу – повышает коммуникацию и мобильность, экономит массу времени. 

После перехода на Teams мы практически отказались от телефонии, а это ощутимая экономия. Это очень дорогая технология, притом что сейчас ее мало развивают – все используют интернет. И, на мой взгляд, в облачных технологиях Microsoft опережает всех, причем намного. Я не думаю, что компания хотела уходить из России, причина – в проблеме с оплатой. Дистрибьюторы отказались принимать ее. Сейчас мы пользуемся заграничным аккаунтом, но как он покажет себя со временем, какие могут возникнуть трудности, неясно. Еще и цены сильно выросли. И все равно это выгоднее, чем пользоваться отечественными сервисами. Альтернатив такого уровня у нас нет. 

Важно иметь в виду еще и то, что отсутствие подобного сервиса сказывается не только на нас, но и на всех вокруг. Есть ощущение, что остановилось развитие – в первую очередь того, что касается облачных технологий. Еще недавно оно было безумно бурное, мы не успевали за ним, а сейчас все начало стагнировать. Облачные возможности было бы жалко потерять. 

Насколько ваша работа держится на опыте и насколько на необходимости отслеживать тренды и следовать им? 

Когда мы с моим коллегой Дмитрием Шеиным пришли в ФОМ, здесь все работали на операционной системе Novell и пользовались аналоговой телефонией. Мы все перевели на Microsoft и создали полностью цифровую инфраструктуру. В тот момент ФОМ переезжал из детского сада на Обручева в гольф-клуб на Островной. У меня был опыт создания структур с нуля, и меня пригласили организовать это в ФОМе – и я здесь задержался. 

Последние 10 лет мы старались следовать всем современным технологическим трендам. Тот же Teams мы начали внедрять за два года до начала пандемии. Важно следить за трендами, чтобы предугадывать какие-то вещи, ведь бизнес может быть по-разному ориентирован. Например, раньше в ФОМе было больше телефонии, а теперь – коммуникации, совместной работы. Уже три года мы успешно работаем на удаленке. Те идеи, которые поначалу не воспринимались, в последствии оказались востребованными и позволяют нам работать в жестких условиях. Поэтому мы следили, следим и будем следить за трендами. Все, что связано с IT и технологиями вообще, требует постоянного мониторинга и контроля. Иначе происходит быстрая деградация инфраструктуры и специалистов – люди превращаются в мастодонтов. 

Говорят, один переезд равен двум пожарам. По вашей части это действительно так? 

Когда мы переезжали из детского сада в гольф-клуб, для ФОМа строился новый офис. Техника была устаревшая, перевозить было нечего – нужно было закупать новую. Больше всех тогда переживала бухгалтерия – у них же «база»! Мы сделали аудит, посмотрели объем базы – там 2 Гб, да это на флешке можно было перенести. Потом еще были два переезда – в офис на Капранова, а затем – на Рочдельскую. И каждый раз мы всю инфраструктуру переносили за два-три дня. В общем, с потопом не сравнить. 

Могли бы вы как-то коротко и емко сравнить свою работу на удаленке и до нее? 

Это как разные периоды в жизни: детство, отрочество, юношество… Все они сопровождаются разными проблемами и задачами. 

Работа на удаленке, в общем, та же самая, но на порядок выросла часть, которая отвечает не за реальное дело, а за коммуникации. Общения стало намного больше, и в первое время это очень утомляло. Плюс эти страхи ковидные. Так что это был период супернагрузок. Замкнутость в домашнем пространстве тоже тяготила. В сравнении с предыдущей жизнью, ты как будто постоянно на больничном – обычно же дома остаются, когда болеют. И вот это было тяжело побороть. Зато освободилось какое-то время, поскольку не надо ездить на работу, а это в среднем – два часа в день. Я стал больше времени уделять спорту и гулять. До удаленки я практически не гулял, все гуляния были – на работу и обратно. А теперь я могу сказать, что в своем районе знаю каждый куст. 

Когда мы все работали в офисе, у вашего отдела была любопытная традиция: собираться узким кругом за барной стойкой на утреннее чаепитие и five o’clock. Скучаете по ней? 

А эта традиция до сих пор существует! Мы собираемся в офисе по вторникам и пьем чай. За чаем можно обсудить все рабочие вопросы и неформальные моменты. 

Как появилась эта традиция? 

Традиция это давнишняя. Кажется, она зародилась с подачи Леонида Блехера еще в детском саду, но мы с моей командой тот момент не застали и в чаепитиях не участвовали. Помню, как на Островной все пили чай – Блехер с товарищами, полевой отдел. У них была целая стена с чаем – каких сортов там только не было, включая всякие копченые чаи, которые сейчас уже мало кто пьет. Они были гурманами. Мы к их чаепитиям изредка присоединялись – постоянно было неудобно, потому что мы только въезжали в новый коллектив. 

А вот на Капранова у нас появился товарищ – инженер Алексей Селявин. Брутального вида, абсолютно лысый молодой человек, который круглый год ходил в шапке. Фанат чая, он рассказывал нам про чайные церемонии в Китае, научил разбираться в сортах и постоянно привозил оттуда всякие интересные чаи. Это он заложил нашу традицию чаепития и подсадил нас на пуэр*. Это крепкий, тонизирующий чай, мы заваривали его по всем правилам, насколько их возможно соблюсти в офисе. Кто хотел, присоединялся к нам, но в основном это были полевики – видимо, они еще помнили чаепития с Блехером. 

В Москве есть аутентичные заведения, где проводят традиционные чайные церемонии. Бывали? 

Я ходил в магазины, которые торгуют оригинальным китайским чаем. Там можно попробовать новые или редкие сорта. Пуэры же продаются блинами – на вид они все похожи, а на вкус сильно отличаются. Поскольку это дорогой чай, то лучше попробовать перед покупкой. И в некоторых магазинах предлагают заварить. Это было любопытно, до пандемии я периодически захаживал. 

Какой самый редкий чай вы пробовали? 

Больше всего мне нравится лунцзин**. У Селявина был друг, который занимался чаем профессионально, и он нас угостил. Это зеленый чай, один из самых дорогих. Его особенность в том, что он должен быть полувяленым. Когда завариваешь зеленые узенькие лепесточки лунцзина, получается светло-зеленый и очень ароматный настой, травой пахнет. Обалденно вкусный! Этот чай можно купить и здесь, но он уже сухой, и вкус у него, конечно, не тот. Но больше всего я люблю пуэр, причем темный. 

По образованию вы инженер-радиотехник, окончили Московский энергетический институт. Насколько ваша работа далека от вашей специальности? 

Радиотехника была мечтой детства. Тогда технологий был минимум, радио являлось одной из самых выдающихся, тем более в провинции, где я рос. Поэтому я мечтал стать радиотехником, хотя, по-честному скажу, не очень представлял, о чем это. И я, когда был в армии и воевал, решил: если останусь живой, пойду поступать на радиотехника. До армии я год проучился в техникуме. Так вот там я занимался электротехникой, выигрывал олимпиады, причем с высокими результатами. Поэтому при поступлении выбрал ведущий факультет по радиотехнике в стране. Он находился в Московском энергетическом институте – в сталинские и бериевские времена было принято разбрасывать научные дисциплины по разным институтам, которые никакого отношения к этим дисциплинам не имели. Так в МЭИ появился факультет радиотехники. Я поступил туда, а через два или три года понял, что это совсем не то. 

Обычное дело для студентов. 

Тогда зарождалась компьютеризация, появились первые ЭВМ – здоровенные и не совсем персональные, какие-то языки программирования. Мне все это очень нравилось. У нас на факультете были старые преподаватели, которые, как они сами рассказывали, знали дореволюционных педагогов. И они наставляли: «Ваша текущая специальность – это то, что есть сегодня. Вам нужно быть впереди, развиваться». Тогда я понял, что в технической области нужно постоянно учиться новому, и как-то так сложилось, что я стал склоняться к автоматизации. 

Моя первая работа была связана с автоматизацией. В те годы – а это конец 1980-х – начало 1990-х – был полный развал, космическая отрасль, для которой готовили специалистов на нашем факультете, стагнировала. И я попал в метрологию. Это совершенно другая область, но больше никуда не брали. Я оказался в институте с довольно забавным названием «ВНИИФТРИ» – это Всесоюзный научно-исследовательский институт физико-технических и радиотехнических измерений. Это он круглосуточно передавал сигналы точного времени, там создан и хранится утвержденный Государственный первичный эталон времени и частоты. А после я работал в Институте метрологии времени и пространства. 

Звучит безумно интересно. 

На самом деле метрология – нудная вещь, по сути это статистика. Производится куча измерений, формируются массивы данных, на основе которых вычисляются погрешности, и эталоны сверяются с первичным эталоном. По итогам выдается сертификат соответствия каким-либо параметрам. Я делал измерения высокочастотных генераторов шума в области 4 мм. Эта рутина отнимала уйму времени. Поверка прибора занимала две недели, поэтому я старался автоматизировать все процессы. У нас появились первые ЭВМ, и все данные я обрабатывал уже на них. Я подсоединял приборы к ЭВМ, считывал с них показатели, формировал массивы и делал всю работу за два-три дня. Таким образом я вошел в IT. Потом начал подрабатывать программированием – создавал базы и системы учета. В какой-то момент почувствовал, что надо развиваться дальше, и пошел в админы, затем – в менеджеры. Работал в коммерческой фирме, после – в «Интер РАО» – это бывший департамент экспорта РАО «ЕЭС России», затем – в компании, которая внедряла систему ЕИРЦ в ЦАО, а уже оттуда меня переманили в ФОМ, где я начал заниматься социологией. Так или иначе, везде моей задачей была автоматизация бизнес-процессов. Это интересно и в какой-то степени близко моей изначальной специальности. С моего потока (а это 200 человек) в профессии остались лишь трое-четверо. Идти было некуда – заводы и КБ развалились. Можно было остаться в институте, но там не было развития. Оно было только в IT, и я выбрал этот путь. 

Большинство наших коллег работают в ФОМе подолгу. Мы знаем их как прекрасных сотрудников, но часто совсем не знаем, какие они в жизни. А оказывается, что они играют на музыкальных инструментах, поют и пишут книги. Что могли бы рассказать о себе вы? 

Меня интересуют вещи, близкие к радиотехнике. Я занимался мультимедийной техникой, создавал домашние кинотеатры. Даже прошел профильные курсы, сдал экзамены, причем лучше тех, кто специализируется на установке кинотеатров. Еще увлекаюсь аквариумами. Как-то завели для сына, а в результате занимаюсь сам – начал с маленького, а сейчас у меня травник на 240 литров. 

Люблю спорт. После того как второй раз сломал ногу, причем в офисе, стал уделять спорту больше времени – регулярно хожу на фитнес. А вот с большим спортом давно завязал. В студенчестве я занимался борьбой в школе имени А. А. Харлампиева, это один из родоначальников боевого самбо. Он когда-то преподавал у нас в институте, правда, когда я учился, он уже ушел из жизни. Мне нравилась борьба – это же целая философия. Ну и путешествовать люблю. 

Раньше коллеги ездили вместе отдыхать – Ефим Борисович Галицкий рассказывал чудесные истории. Вы участвовали в таких выездах? 

Коллеги, как правило, ездили отдыхать на день рождения ФОМа. Он – в июле, а я в это время обычно беру отпуск, поэтому у меня не получалось присоединиться – я то в Таиланде был, то в Испании. 

Как выбираете направление? 

Да случайно в основном. Мой старший сын живет в Черногории, и в этом году я ездил туда. Впервые в жизни попробовал рафтинг. Прежде я относился к нему скептически, но это оказалось так интересно – я даже не ожидал, адреналина – ведро! Мы сплавлялись на границе с Боснией. Там глубокий каньон, фантастические виды, бурная горная река. Сплав длится три-четыре часа, все это время ты непрерывно гребешь, лодку подбрасывает и тебя накрывает водой с головой – это невероятно круто! Меня это просто потрясло! Рекомендую попробовать. 

Я сплавлялся в Финляндии, в Лапландии. Там спокойная река, и в памяти сохранилось только то, как мы доплыли до границы с Россией. 

Я служил первые полгода на границе с Финляндией. Там очень красивая природа, но бурных рек нет. Еще в этом году друг агитировал меня поехать на Байкал, но я не решился. А он вернулся оттуда с громадным впечатлением, рассказывал про озеро, про ветра. Я почему-то вспомнил Тенерифе. На западе острова есть мыс Punta de Teno с маяком на скале. И вот ты стоишь там: волны океана, порывистый ветер – ощущаешь всю мощь природы. Такие ассоциации возникли у меня. 

Юго-Восточная Азия чем поразила? 

Я был на Самуи. Меня удивил климат. Как только я сошел с самолета, сразу возникло ощущение, что попал в парилку. Жара, ужасная влажность. Может не быть солнца и лить дождь, но ты все равно сгораешь за полчаса. Подумал: как здесь люди-то живут? Еще, конечно, удивили безумные фрукты, бурная растительность, дикие животные. А вот море не сильно впечатлило – то же Красное намного красивее в плане подводного мира, особенно где-нибудь в районе египетского Марса-эль-Алама. При этом на Самуи повсюду – чудовищный запах, характерный для Азии. Очень экзотично – ты попадаешь в другой мир, и к этому нужно быть готовым. 

Точно так же в Египте. Можно отдыхать на курорте, а можно поехать в Каир и забрести на окраину города. Там все шаблоны рушатся: грязь, пыль, народ живет совсем другой жизнью, и ты поражаешься – как?! Экзотика будь здоров! И это в стране со знаменитыми на весь мир древностями: пирамидами, гробницами… Я в Луксоре всю Долину Царей облазил. Было очень любопытно. Но все-таки больше всего я люблю островную Испанию, особенно Тенерифе, где можно увидеть и снег, и пустыню. 

Вы сказали, что воевали полтора года. Большое число друзей-пограничников у вас в соцсетях – с тех времен? 

Да. Мы были одними из первых, кто в январе 1982 года в составе ММГ-1*** вошел в Афганистан. Я служил в погранвойсках в Выборге. Все ребята мечтали попасть в спецподразделения, а я хотел быть радистом. Но меня назначили инженером по обслуживанию охранной системы – той самой колючей проволоки на заборах. Была забавная история. Недалеко от нашей части когда-то снимали кино про пограничников. Поскольку снимать на заставах нельзя, построили декорацию, а после съемок фильма ее законсервировали как резервную. В какой-то момент руководство решило восстановить «заставу», чтобы срочники могли там тренироваться. Туда отправили взвод повышенной безопасности – спецназ погранвойск, который занимается проверкой застав, а вместе с ним – и меня, инженером. Там я хлебнул по полной – и систему охраны наладил, и спецназовскую подготовку прошел – с рукопашным боем, кроссами и стрельбами. 

После учебки, по осени, нас всех отправили по заставам, а в ноябре сформировали мангруппу – как говорили, из добровольцев. Нас потренировали, пообстреляли, экипировали и посадили на эшелон. Мы не знали, куда мы едем. Тогда же еще в Польше была заваруха, и был вариант, что нас введут в Польшу. Почти две недели мы тряслись на поезде с техникой, со стройматериалами. Когда проехали Волгоград, то поняли, что направляемся явно не в Польшу. Нас перебросили в Тагтабазар, это в Туркмении, на границе с Афганистаном. Первое ощущение – шок! Мы приехали из зимы, а здесь – жара, солнце, запах горящего кизяка, повсюду – верблюжья колючка и совсем нет дорог. Дикость полная даже для меня, выросшего в деревне. В Тагтабазаре нас доукомплектовали, перевооружили, дали минометную группу и ввели в Афганистан. Нашей целью было закрыть границы на севере страны. Там было много мелких банд, которые заходили на территорию Союза, нападали на заставы и местных. 

Какие моменты до сих пор не можете забыть? 

Мы разбили лагерь на окраине города Калайи-Нау, это административный центр провинции Бадгис, рядом с Гератом. Приключения начались сразу, когда мы только входили в Афган. Я попал в саперный взвод и был химиком-лаборантом отделения полевого водоснабжения. Никакого отношения к химии я не имел, но почему-то руководство решило, что это мое. У нас была станция фильтрования – здоровенный ЗИЛ с прицепом. Мы с командиром отделения перегоняли его в составе колонны из сотни машин. Шли день, зашли на перевал – и у нас накрылось сцепление. Всю ночь мы ремонтировали его. Нас обстреливали с гор – танки отвечали. Тогда я впервые услышал, как стреляют танки. Казалось, земля на полметра подпрыгивает. А утром мы пошли вниз к долине. Дороги были настолько крутые, что мы с командиром, у которого до этого был опыт вождения разве что отцовских жигулей-копейки, каким-то чудом не сорвались вниз. 

Как-то нашу колонну зажали в ущелье. Подорвали одну машину, и треть колонны попала в засаду – не выбраться. Горы высокие, и оттуда душманы нас просто расстреливали. Отвечать адекватно не получалось. У БТР пулемет поднимается только на 35 градусов – все, что выше, было недосягаемо. Нас спас водитель БМП, который сумел залезть на сопку, открыл огонь и отогнал противника. Мы скинули горящую машину в пропасть и вывели колонну. 

А однажды попали в засаду. Разведка доложила о ней, но мы поехали проверить. Нас обстреляли – мы стали отходить, и в этот момент БТР заглох. Буквально под огнем водила менял свечи. Нас поддержали минометчики, вертолеты и самолеты. Мы гнали на БТР, а за нами бежали духи и стреляли в спину. Это был ад. Как раз в тот момент я подумал, что, если останусь живой, пойду поступать на радиотехника. 

Насколько сложно было перестроиться после возвращения домой? 

Когда ты находишься на войне, то через три месяца наступает ощущение, что до нее ничего не было. Настолько вовлекаешься в эту действительность. Все, что было до, стирается. Поэтому многие, вернувшись с войны, не могут выбраться из этого состояния. Мы встречались через 15 или 20 лет после службы, и многих из тех, с кем я воевал полтора года, я просто не узнал. Они не смогли переключиться на гражданку. Мне удалось, потому что я сразу же поступил в институт. Для меня это было сильным стрессом. После двух лет в армии подготовиться за месяц к экзаменам и сдать их – нетривиально, да? Вдобавок я переехал из глубокой провинции в Москву, и приходилось как-то устраиваться. Это было тяжело и физически, и морально. 

А вообще возвращение домой, на родину – мое самое яркое впечатление. Помню, как я сошел с поезда и шел по полю. Солнце, кругом пшеница, я живой и я дома. Это было просто нереально, представляешь? В это было невозможно поверить! 

А где вы жили? 

Брянская область, Стародубский район, деревня Меженики. Стародуб – древнее место, старше Москвы – на границе России, Белоруссии и Украины. Оттуда я родом. Сейчас там прилеты случаются. 

28 мая – для вас особенный день? 

Конечно. Для пограничников это самый большой праздник. Очень важный день. Правда, мы собираемся раз в пять лет и не в мае, а в ноябре, когда нашу мангруппу сформировали. Живы офицеры, начальник нашей группы. Мы все стараемся пересекаться. Рядом с тем местом, где Яуза впадает в Москва-реку, есть Устьинский сквер с памятником нашим пограничникам. Неподалеку находится клуб пограничников, вот там мы обычно и собираемся. 

Любите кино про пограничников? 

Почему бы и нет? Я люблю наше кино, но в последнее время про погранцов почему-то не снимают. В детстве я очень любил кино про войну, вроде «Освобождения». Это классика. А из западного нравится «Спасти рядового Райана». Сюжет, конечно, – сказка, но зато какие там звуковые и видеоэффекты. Было интересно смотреть на домашнем кинотеатре. Когда ты это видел живьем, всегда тянет вспомнить, как это происходило. Такая ностальгия. Кто бывал в боях – поймет. 

Давайте о мирном: как на вас повлияли 15 лет в социологической компании? 

Для меня это была абсолютно новая область. ФОМ появился в моей жизни в тот период, когда одна работа закончилась, а другая еще не началась. Меня попросили помочь. И так вышло, что я остался. Сравнивая нынешнюю работу с предыдущими, могу сказать о высочайшем уровне ответственности. Видимо, это связано с нашим заказчиком. Приведу один случай. Как-то у провайдера вышла техническая заминка, и у нас сервер упал. А мы должны были публиковать рейтинги президента. Разгорелся такой скандал! Пресса тут же написала, что мы скрываем рейтинги Путина. Все стояли на ушах. 

ФОМ – это фабрика, где непрерывно проводят опросы, делают отчеты. Эта круговерть держит тебя в тонусе. Твоя вовлеченность в работу – стопроцентная. Ты не можешь, как тракторист, вспахать поле, заглушить трактор и как минимум до утра забыть о работе. Ты всегда включен и готов решать любые проблемы. 

И последний вопрос, который давно меня мучает. Откуда у вас любовь к бренду одежды Stone Island, который носят футбольные хулиганы? 

Это от ребенка. Младший сын был футболистом, он фанат этого бренда. Я тоже ношу – это практичные вещи и хорошо сидят. К сожалению, сейчас бренд стал труднодоступным – мало где остался в продаже, да и цены – космические. Но сын иногда покупает, а я отжимаю себе. Мне «стоник» нравится.