«Я влюблялась в эту профессию через людей»

Имя Найля переводится как «добивающаяся успеха» или «получающая дары». Почему родители решили вас так назвать и какого будущего они для вас хотели? 

В нашей семье была традиция: имена детям давала бабушка по папиной линии. У нее самой были три сына и дочь (мой папа – ее второй сын), а муж, мой дед, погиб на войне. Когда появлялись на свет внуки, вопрос об имени даже не вставал – все решала бабушка. А вот почему она назвала меня именно так, я не могу сказать. 

Мои родители родились перед войной – в 1941 году папа только пошел в первый класс. Поэтому их с мамой образование – обычное для деревенских детей того времени – три-четыре класса. И когда они перебрались в Москву, дать нам с сестрой хорошее образование стало для них идеей фикс. Помню, мы ходили в чулочках и ботинках, а мне хотелось колготки и туфельки. Но мама говорила, что мы не можем себе этого позволить. При этом у нее всегда находились деньги, когда я хотела купить книгу или что-то для учебы. Мама часто повторяла: «Вы только учитесь». 

В интервью ФОМ-Газете Лейла Васильева рассказала, что вы вместе учились на философском факультете МГУ. При этом она оказалась там фактически случайно. А вы? 

Я пришла неслучайно, потому что кафедра социологии была только на философском факультете. К тому времени я окончила педагогическое училище и работала в детском садике. Я тогда выписывала журналы (в киосках за ними всегда была охота, а оформить подписку считалось большой удачей), и мне стали попадаться статьи, в которых приводились статистические сравнения. Например, сколько энергии уходит на то, чтобы помыть окна, или сколько энергии тратит водитель такси. Я читала их с любопытством, и, видимо, тогда у меня начал зарождаться интерес к социологии, хотя я еще не знала о ней. Но мысль материальна: как только начинаешь думать о чем-то, оно обязательно проявляется. 

Я была в гостях у родственников. В то время их было очень много, так как все старались перебраться из деревни в Москву и получить работу, а для бабушек было важно поддерживать семейные связи. Наши бабушки обычно в теплое время года жили в деревне, а зимой их забирали в Москву, и они гостили по очереди у всех. Иногда у настолько дальних наших родственников, которых мы даже не знали. Бабушки называли адрес, и я везла их туда. Добирались всегда наземным транспортом – метро они не признавали и боялись. И вот однажды, во время такой поездки, я познакомилась с дальней родственницей. Пока наши бабушки общались, мы разговаривали. Родственница училась на философском факультете и рассказывала о нем, о том, как интересно там учиться. Меня это настолько вдохновило, что я пошла подавать документы в университет. Я пришла туда после педучилища, которое окончила с отличием, поэтому чувствовала себя звездой. Меня отправили на собеседование к какому-то аспиранту, чтобы выяснить, насколько я готова к философскому факультету. Молодой человек задал мне вопрос, смысла которого я совсем не поняла. После чего он взглянул на меня и сказал: «Вы воспитатель? Ну так идите и воспитывайте детей!» Я сильно разозлилась! Пошла поступать и срезалась на сочинении. Не удосужившись прийти и посмотреть результаты письменного экзамена, я не знала, что не прошла конкурс, и пришла на следующий. Преподаватели спросили мою фамилию, и оказалось, что меня нет в списках. «Может, это ошибка, – сказали они. – Вы не волнуйтесь. Сидите, готовьтесь». Пока я готовилась, они выяснили, что у меня двойка. Даже достали мое сочинение из сейфа и разрешили посмотреть. Если бы я узнала об этом хоть на день раньше, можно было бы подать апелляцию и рассчитывать на тройку. Эта ситуация здорово подкосила меня, спустила с небес на землю – я же думала, что сдам экзамены без проблем. Я пошла на подготовительные курсы и на следующий год поступила. На кафедру социологии можно было попасть только через отделение научного коммунизма, а на третьем-четвертом курсе – уже и с отделения истории и философии. Интуитивно мне на социологию очень хотелось. 

Как вы познакомились с Лейлой? 

На экзамене по французскому языку. Это был последний экзамен, и уже было понятно, что мы поступим. Но получить хорошую оценку не мешало. Лейла рассказывала, что она садовник, а я – что воспитатель. Экзаменаторов это очень тронуло, и мы обе получили по пятерке. Но сдружились после первого курса. До этого у Лейлы была своя компания. 

Тогда для обучения на вечернем отделении была необходима работа, иначе исключали. Каждые полгода мы приносили в учебную часть справку о трудоустройстве. При этом искали работу по профессии – найти что-то было очень сложно, поскольку факультет – идеологический. Но вечерники всегда помогали друг другу. На третьем курсе я ушла из садика и должна была поступить в другое место, но мне неожиданно отказали. В группе знали, что я ищу работу. И как-то однокурсница сказала мне, что в Институте философии ищут секретаря. Я прошла собеседование и поступила туда на работу. Позже позвала туда Лейлу. А затем в Институт пришел Борис Андреевич Грушин и забрал Лейлу во ВЦИОМ. Куда и я через какое-то время перешла. 

Чем вы занимались в Институте философии? 

Я работала в секторе современной марксистской философии в зарубежных странах. По окончании университета поступила в аспирантуру к Борису Андреевичу Грушину. Сдала все кандидатские, а на экзамене по специальности эмоционально сорвалась. Был перегруз, и я не смогла сдать экзамен. Один из членов комиссии тогда сказал: «Нелля, при таком отношении ты никогда не сможешь заниматься наукой. Либо бросай и уходи, либо относись к этому по-другому». В общем, я бросила. 

Какие воспоминания у вас о Грушине? 

С Грушиным мне было очень трудно. Помню, он рецензировал мой диплом и разбил его в пух и прах, ужасно ругался. У меня были знакомые, которые когда-то работали с Борисом Андреевичем, и я попросила их отредактировать диплом «под него». Они ничего кардинально не изменили, просто немного привели в порядок. Грушин все принял. Помню, Борис Андреевич говорил мне: «Вы не знаете русского!» В этом смысле он был жесткий. Я переживала. А коллеги успокаивали: «Привыкай. Он не хочет обидеть. Просто он такой». 

Как же вы решились пойти к нему во ВЦИОМ? 

Лейла долго звала меня. Но я за восемь лет работы в Институте очень привыкла к академической атмосфере, присутственным дням, к возможности пройти в спецхран и взять там любую литературу. Я не хотела идти во ВЦИОМ, но Лейла говорила, что это очень интересно и живо, и я поддалась.  

Я попала в полевой отдел Миши Тарусина. Мне дали кипу написанных вручную методических отчетов за год по всему СССР. Я все прочитала, перелопатила, а Миша на основе моих материалов сделал анализ. 

Вообще, первые три месяца работы во ВЦИОМе я постоянно плакала. Поле не ждет, нужно моментально решать любые проблемы. А они возникали то и дело. Мне было тяжело находиться в бесконечном напряжении. Это был не мой ритм жизни. Но привыкла. Возможно, помогла школа Якова Самуиловича Капелюша. 

Чему вы у него научились? 

До Института философии я около года проработала в социологической лаборатории Главного информационно-вычислительного центра. Ее возглавлял Яков Самуилович Капелюш, который позже возглавил московское отделение ВЦИОМа. У него я прошла чрезвычайно жесткую школу. Мы не сошлись характерами и совсем не ладили с ним. Пришлось уйти. Когда через несколько лет он увидел меня в Доме туриста, где тогда располагался ВЦИОМ, с Лейлой, то был поражен. Лейла была дисциплинированная, а меня Яков Самуилович считал взбалмошной и скандальной. Его удивило то, что мы с Лейлой друзья. Когда я поступала во ВЦИОМ, мой опыт работы у Капелюша сыграл большую роль. Яков Самуилович меня воспитывал. 

Вы сказали, что по ритму ВЦИОМ вам не подходил. Что же вас там удерживало? 

Я работала в группе методики и потихоньку включалась в полевой процесс. Вначале я не очень понимала эту работу, для меня все было ново. Но мне очень нравились люди, которые окружали меня. Я вообще влюблялась в эту профессию через людей. 

Однажды мы поехали в командировку (Лейла всегда рассказывала, какие во ВЦИОМе были командировки, там собирались руководители из разных республик) в Душанбе. У нас с коллегой из методической группы была методичка, по которой мы обучали интервьюеров. В Душанбе собралась большая группа. Я увидела воочию работу отделения. И, поскольку это происходило после афганских событий, там работали ребята, прошедшие войну. Они делились своими историями, которые меня очень впечатлили. Ту поездку я хорошо помню до сих пор, и, кажется, именно после нее я влюбилась в эту работу. 

Но непосредственно в поле во ВЦИОМе я не работала. Включилась лишь однажды – когда внутри ВЦИОМа уже зародился ФОМ и к нам поступил коммерческий заказ от ЛогоВАЗа, которым тогда владел Борис Березовский. Помню, мы тогда заработали хорошие деньги и всем отделом обсуждали, куда бы нам пойти. У нас был очень дружный коллектив. Миша Тарусин был чудесным руководителем – харизматичным, умным, тонким и прекрасно чувствующим людей. Как он приучал меня к дисциплине! 

Расскажите – интересно, как это происходило. 

Если я опаздывала, он мог повесить на дверь табличку с надписью: «Позор Абдулхаеровой!» Даже на две двери, чтобы все видели! (Смеется.) А я на него обижалась. Однажды даже лишил меня премии за то, что я опоздала несколько раз. Мне было тяжело перестроиться после расслабленной академической атмосферы Института философии. А во ВЦИОМе по-другому относились ко времени, и Миша, в том числе и такими способами, помог мне быстрее адаптироваться. 

В ФОМ из ВЦИОМа вы ушли именно за Тарусиным? 

Мы уходили почти всем полевым отделом. Чтобы не оставлять полевой отдел ВЦИОМ обескровленным, договорились уходить по одному человеку в месяц, давая время найти нам замену. Миша ушел раньше всех. Они с Александром Анатольевичем Ослоном долго искали помещение. Тарусину было тесно в рамках ВЦИОМа. 

Вообще, когда мы уходили из ВЦИОМа, мы уходили в никуда. Я понимала, что в Фонде все классно и по-другому, но мне опять было тяжело оставлять привычное. Я вообще тяжело привыкаю к новому. 

Вы часто сами ходили в поле. Какие интересные знакомства подарила вам эта часть работы? 

Знакомств, наверное, не было, а вот забавные истории случались регулярно. Помню, выясняли, насколько хорошо люди знают логотип топливной компании «Шелл». Отбирали респондентов следующим образом. Открывали «Желтые страницы», звонили – «Ваш руководитель летает за границу?», «У него есть иномарка?» – и после положительных ответов договаривались о встрече. И вот приезжаю я в офис на улице Горького (ныне – Тверскую), сообщаю секретарям, что у меня договоренность, меня провожают в кабинет. Там сидят двое. Один из них руководитель. Задаю ему свои вопросы, показываю карточки с логотипами разных компаний и прошу выбрать из них «Шелл» (помню, определил неверно). Благодарю за уделенное время и ухожу. Вдруг слышу за спиной, как посетитель спрашивает руководителя: «Слушай, а кто это?» – «Да психиатр». (Смеется.) 

Ваши коллеги из полевого отдела часто вспоминают, как раньше они сами ездили на вокзалы и передавали с проводниками поездов анкеты в регионы или принимали коробки с результатами опросов. Вам тоже довелось делать это? 

У нас в отделе было не принято поручать эту работу кому-то еще. Снял трубку – и сам же едешь на вокзал. Поэтому каждый из нас знал все вокзалы, расписания поездов и номера нужных телефонов наизусть. Однажды я в 6 утра на Павелецком вокзале забирала посылку. Ждала у палатки с видеокассетами. Вдруг кто-то постучал по плечу. Обернулась – Тарусин смеется: «Мои сотрудники уже на посту». Он «свой» поезд уже встретил. 

Иногда анкеты отправляли самолетами, и в таком случае договаривались с пассажирами. На коробках всегда оставляли телефон Фонда, и, если человек уезжал из аэропорта, он звонил и сообщал, где оставил коробку. Как-то мой коллега Витя Ларькин ждал пассажира с посылкой. В этот момент к нему пристал мужчина. Это был продавец обуви, у которого осталась одна пара кроссовок огромного размера. Он увидел Ларькина с 47-м размером ноги и уговаривал его купить их. Ларькин в итоге согласился, потому что обувь такого размера была в дефиците. А тем временем пассажир с коробкой анкет, не дождавшись встречающего из ФОМа, уехал из аэропорта. Но мы ее все же нашли. 

Несмотря на тяжелый труд, многие часто с теплотой вспоминают «детсадовские» времена ФОМа и даже романизируют их. Как вы думаете, почему? 

Мы вместе начинали это дело, делали первые шаги. И эта заряженность всех на успех, на выживание нас сплотила. Мы понимали друг друга с полуслова, нам не нужно было ничего объяснять, мы все это прожили вместе. Да что говорить: у нас там дети рождались. Я лежала в роддоме в 15 минутах от детского сада. В стране был «голяк». В больнице кормили плохо. А в садике – повкуснее. И девчонки забирали меня на прогулку, мы приходили в садик, я там обедала, а потом возвращалась в больницу. Миша Тарусин приходил туда, стучал в мое окно (а Миша – высокий, два метра ростом) и протягивал булочку. Мы впустили работу в свою жизнь. Поэтому для нас Фонд стал не просто работой. Это трудно объяснить. 

ФОМу уже за 30. Он повзрослел? 

Да, в чем-то уже нет прежней наивности и простоты. Но это естественно. Появились другие знания, возможности, люди. 

Как менялась ваша роль в Фонде на протяжении более чем 30 лет? 

Мне кажется, она никак не менялась. Я как попала в поле, так в поле и осталась.

Вашим основным проектом поначалу была «Пента»? 

В «Пенте» я мало участвовала – ею больше занимались Лейла и Лена Петренко. У меня были другие проекты, мониторинговые опросы, дневниковое исследование (мы ежедневно собирали от респондентов программу телепередач, в которой они отмечали, что смотрели). Позже мы приняли участие в большом проекте по всероссийской переписи населения, за что нам с Лейлой и Александром Анатольевичем вручили медали. Подписанные президентом Борисом Николаевичем Ельциным. 

А в какой момент вы сосредоточились на лонгитюдах? 

Первый запрос на лонгитюдное исследование в 2011 или 2012 году принесла Лариса Паутова. Это была панель «Вышки», составленная из выпускников вузов Ярославской области и Республики Татарстан. Ребят из панели несколько лет не трогали, и мы должны были их найти. Но как просчитать такой проект? Куда разъехались люди? Как их искать? Боже, если бы я сейчас посмотрела эту базу, я все сделала бы по-другому. Но тогда мы делали подобный проект впервые. Помню, среди выпускников был имам, который окончил религиоведческий факультет и уехал в село. Мы его нашли и опросили. Он был в шоке от того, что мы сумели его отыскать. А в Ярославле было два военных вуза: Высшее военное училище противовоздушной обороны и Военная финансово-экономическая академия, которая на момент опроса уже не существовала. Как искать ребят оттуда? Те, кто служил, не имели права давать интервью. А у тех, кто бросил, осталась обида за то, что вуз закрыли и они не смогли доучиться, а перейти туда, куда им предложили, они не захотели. Нам посоветовали обратиться в вузы, к кураторам каждого курса – у них была информация по своим студентам. Так и искали. Это была штучная, ювелирная работа. Проект длился полгода, но «Вышка» не стала его продолжать. А уже потом началась Национальная панель «Траектории в образовании и профессии», в рамках которой мы опрашивали школьников из 42 субъектов РФ. Проект продолжается уже 12 лет, но мы будем вести его 11-й год – первый опрос делал ВЦИОМ. 

Вы занимаетесь сопровождением этого проекта. Могли бы вкратце рассказать, в чем особенность вашей работы? 

Я веду полевое и методическое сопровождение, пишу инструкции для региональных Партнеров, отслеживаю работу по базе. Кажется, что из года в год работа одна и та же, однако каждый раз что-то меняется. Проект живой, он развивается, меняются и взрослеют респонденты. Первые два года мы работали с Департаментом школьного образования, потому что респонденты еще учились, а заход в школы мог осуществляться только по согласованию с ведомством. Нам дали список кураторов в каждом регионе, и я связывала их с нашими Партнерами. В Москве и области было почти 25 школ, и мы с коллегами из полевого отдела сами ходили туда на первые опросы. А какая обширная география проекта! Например, в Иркутской области были три или четыре школы, но зато какие там расстояния! В Дагестане школы находились в аулах. И наш местный Партнер рассказывала: чтобы поговорить с респондентами, она связывалась с их дедушками и бабушками. Если старшее поколение скажет, ребята придут и ответят на вопросы. Вначале все интервью проходили в формате f2f, позже мы перешли на телефоны и онлайн. 

Проект идет раз в год и длится три месяца, в течение которых я ежедневно общаюсь с Партнерами. Утром и вечером. Мы обсуждаем проблемы и удачные решения, делимся находками друг с другом. Все респонденты – одного поколения, но ритм жизни и ментальность в разных регионах сильно отличаются, поэтому где-то работает одно, а где-то – другое. 

Знаю, что Партнеры пишут очень эмоциональные отчеты о своей работе. 

Да. Партнеры много лет работают на этом проекте со своей базой и всегда переживают, если кого-то не находят или что-то у их респондентов происходит. Некоторые поддерживают отношения с родителями своих респондентов, кто-то у кого-то в друзьях. Но все меняется. И эти изменения интервьюеры отражают в своих отчетах, делятся проблемами с поиском ребят, описывают, какие трудности, удачи и неудачи происходят с ними в поле. И это получается действительно очень эмоционально. Когда была частичная мобилизация, мальчишки отказывались отвечать. Родители не давали телефоны. Я уже думала, что все, закончилась Нацпанель. Была тревога, жуткий страх у родителей за своих детей. Такого не было даже во время начала СВО. Интервьюеры рассказывали истории ребят, с которыми им удалось поговорить, кого-то опросили во время отдыха между стрельбищами. Ведь если кого-то из респондентов мы не находим, то обращаемся к одноклассникам. И одноклассники рассказывают: кто-то сам ушел добровольцем, кто-то попал под мобилизацию, кто-то уехал, кто-то вернулся после ранения. Я читала и плакала. Одни интервьюеры абстрагируется, а другие пропускают через себя, проживают все это вместе со своими респондентами. У таких и результат другой, и отчеты – живые, человечные. 

Самых неравнодушных вы пригласили работать над Лонгитюдом Малого Бизнеса? 

Да, в рамках ЛМБ с предпринимателями общаются в основном те, кто делает Нацпанель. Лишь двое или трое не были задействованы на этом проекте. Но я знаю, что и они неравнодушные. 

Очевидно, что более подробный отчет гораздо больше говорит и о респонденте, и об интервьюере. Но интервьюер не является объектом исследования. Просите ли вы их быть более открытыми и эмоциональными в своих отчетах или это за рамками вашей работы? 

Некоторые отчеты очень лаконичные, и я всегда пытаюсь узнать у интервьюеров, почему. Недавно мы отправили вопросник для интервьюеров, чтобы понять, что Лонгитюд Малого Бизнеса как проект означает лично для них. Назвали его «Размышления о проекте». И у нас с Настей Егоровой были открытия относительно наших интервьюеров. Одна девушка, лонг-интервьюер, у которой как раз были очень лаконичные отчеты, вдруг разоткровенничалась. Раньше она работала крупье, ездила в Якутию открывать казино. Мы в опроснике спросили: что эта работа ей дала, чему она научилась? Девушка ответила, что она научила ее ладить с людьми, избегать конфликтов, не переходить черту. Это помогает ей в работе с предпринимателями. Еще одна интервьюер рассказала, как уезжала из Донецка с ребенком, будучи беременной, и оказалась в Курске, как ей было тяжело. Думала, что это переезд на время, а оказалось – надолго. Как искала работу. Когда она включилась в проект ЛМБ и начинала разговор с предпринимателями, те улавливали акцент и сомневались, что она проводит опрос для ФОМа. После нескольких случаев интервьюер думала бросить эту работу. Но после очередного вопроса от предпринимателя, откуда она, ответила, что понимает сомнения, и рассказала как есть. И сама заметила, как отношение к ней сразу же поменялось.  

Как при такой напряженной и эмоциональной работе, пропуская через себя истории и респондентов, и интервьюеров, не устать от нее? 

Иногда устаю. Очень тяжело, когда ты 24 часа в сутки – полевик. Тарусин Миша говорил, что полевиками могут быть только женщины – они стрессоустойчивые. (Смеется.) Иногда устаю до такой степени, что хочется бросить. Жалуюсь мужу. Он говорит: «Уходи», а потом спрашивает: «А что ты будешь делать? Как ты будешь без всего этого?» И правда, как? В ФОМе – мои друзья. С ними время пролетело незаметно. Вот, кажется, еще недавно Андрей Мастеров ездил на контроль, Тимур Османов работал интервьюером – а сейчас оба уже руководители. Когда в прошлом году отмечали 30-летие ФОМа, я вдруг задумалась: «Боже мой! Когда пролетело-то!» 

В конце хочу вернуться к первому вопросу. Более 30 лет в ФОМе – это показатель вашего успеха или подарок судьбы? 

Я по гороскопу Близнецы, и для меня актуальна проблема выбора. То, что я когда-то познакомилась с Лейлой, с Оксаной и мы все это время были вместе, – большое счастье. Как и то, что я окончила институт и с тех пор работаю по специальности. И то, какие люди окружают меня все эти годы. А значит, все это иначе как подарком судьбы и не назовешь.