Евгения Закутина – о жизни в Чили, возможности заниматься социологией на удаленке и богемном аналитическом отделе ФОМа
Вот уже без малого три года старший аналитик ФОМа Евгения Закутина живет на другом конце Земли – сопровождает мужа, пресс-секретаря посольства РФ в Чили, в рабочей командировке. В интервью ФОМ-Газете она рассказывает о том, к чему ее обязывает статус жены дипломата, рассуждает о загадочном ореоле фомовских аналитиков и вспоминает студенчество, когда исследовала на соцфаке боль пациентов травматологии, хотя до этого хотела стать медиком.
Раз уж мы разговариваем в воскресенье, расскажи, как ты проводишь эти выходные.
Они непохожи на наши типичные выходные. Обычно мы стараемся куда-то выбираться с семьей, но в этот раз остались дома. У нас стоят очень жаркие дни, всю неделю – больше 35 градусов. Вчера в первой половине дня я занималась домашними делами, но скоро жара подкосила меня, и мы вышли в бассейн – он у нас во дворе дома. Поплавали с мужем и сыном. Так и день прошел. А сегодня мужчины поехали по своим делам, а я осталась одна, в полной тишине, что бывает нечасто. Но после обеда мы планируем съездить на японский фестиваль, который проходит в городе. Обещают мастер-классы, публичные лекции, фудтраки с японской едой. По описанию – довольно увлекательно. Посмотрим.
Азиатская культура уже проникла и в Латинскую Америку?
Давно. Наверное, я не совру, если скажу, что Китай сейчас является основным экономическим партнером Чили. Здесь большая китайская диаспора, множество китайских заведений – от дешевых забегаловок до фешенебельных ресторанов. Но я в них не была. Я до сих пор не знакома с китайской кухней. Спорадически что-то посещала в Москве, а тут пока не довелось. Еще среди местной молодежи очень популярно аниме. Кажется, у нас в России бум популярности уже прошел, а в Чили он прямо сейчас. Повсюду продается анимешный мерч, молодежь неформального вида ходит с анимешной символикой. Еще довольно популярны корейские заведения: рамен, мочи – вот это все.
У вас курортный сезон и можно выехать на океан?
Сейчас самый разгар сезона отпусков. В январе – феврале в школах и детских садах каникулы, взрослые массово берут отпуска. Город заметно пустеет. Но, надо сказать, большинство ошибочно представляет то, как отдыхают чилийцы. Смотрят на карту, видят длинную полосу побережья Тихого океана и думают, что здесь классно отдыхать на пляже, купаться, загорать. Но из-за того, что тут проходит холодное течение Гумбольдта, вода в океане очень холодная. Пляжный курортный отдых – это совсем не про Чили. Выехать к океану означает прежде всего уехать из пропитанного смогом Сантьяго, чтобы подышать воздухом, посмотреть на волны. Впрочем, местные купаются. Наверное, у них другой теплообмен и они закаляются с детства, потому что я захожу в воду и у меня сразу сводит судорогой ноги. Хотя я – не супернежная, не сахарная, с детства купалась у бабушки в горных речках. За все время нашего пребывания в Чили я купалась в океане один раз. Это напоминало окунание в ледяные источники. Зашла, быстро присела в воду и тут же выбежала. Тем не менее, здесь можно увидеть людей, которые проводят в воде довольно много времени. При этом они не плавают, а просто стоят в волнах. Мне поначалу это казалось странным, потому что раз уж ты в море, в океане, то нужно плавать, а не стоять. Ладно, это дело вкуса, но как люди выдерживают холодную воду, не двигаясь, я не понимаю. Осложняет купание еще и то, что до маломальской глубины нужно пройти изрядное расстояние. И пока ты идешь туда, где можно окунуться, проклинаешь все на свете, потому что ты замерзаешь и тебе это купание уже совсем не нужно. (Смеется.)
Тебе уже перестало казаться странным, когда на Новый год температура плюс 30?
Я по-прежнему испытываю диссонанс. Особенно, когда вижу традиционно украшенные елки, соседствующие с пальмами под палящим солнцем. Это выглядит сюрреалистично для русского человека, привыкшего к заснеженным хвойным лапам.
Ваш Санта-Клаус ходит в шортах и гавайской рубахе?
В Чили свой национальный герой – Вьехито Паскуэро. Слово «паскуэро» образуется от слова «паскуа», то есть Пасха. Но старик приходит не на Пасху, а на Рождество. Несмотря на жару, он носит полушубок с опушкой, то есть внешне это типичный Санта-Клаус с картинок.
Про жизнь в Чили мы еще поговорим, а пока давай перейдем к ФОМу. Помнишь, как ты пришла в компанию?
Это было в сентябре 2015 года. Я тогда окончила магистратуру Высшей школы экономики и была погружена в академическую жизнь университета. Работала учебным ассистентом на разных курсах, состояла в нескольких научно-исследовательских лабораториях, участвовала с коллегами в грантах. Я варилась во всем этом с четвертого курса бакалавриата, но с самого начала понимала, что всерьез и надолго оставаться в этой академической стезе не буду. Тем не менее, окончив магистратуру, я поступила в аспирантуру и начала неспешно искать работу. Видимо, что-то написала по этому поводу в своих соцсетях, потому что со мной связалась Таня Золотухина (ныне управляющий директор Департамента координации работ. – Прим. ред.), с которой мы были знакомы по «Вышке», она училась в магистратуре на социологическом факультете на год старше, и сказала, что в Фонд требуется координатор.
Я приехала на собеседование с Катей Седых (ныне управляющий директор Департамента сбора данных. – Прим. ред.). Помню, в тот момент она ждала ребенка и собиралась уходить в декретный отпуск.
Катя задала мне вопросы неожиданного для меня характера. Я была человек академический, а она спрашивала о вещах, более формализованных: сколько времени нужно на расшифровку интервью, сколько часов потребуется, чтобы написать отчет по 10 фокус-группам. Я называла цифры, которые, наверное, казались ей совершенно оторванными от реальности.
Когда ты пишешь академическую работу, для тебя нормально месяц посвятить работе с пятью интервью, вчитываясь в каждую строчку и раздумывая, почему респондент построил предложение именно таким образом. Понятно, что в ФОМе требовались другие темпы работы. Мы поговорили с Катей, и меня взяли на работу.
Какие впечатления произвел на тебя коллектив ФОМа?
Я открыла для себя офисную жизнь, это было для меня чем-то совсем новым. Через какое-то время Катя благополучно ушла в декрет и на время передала бразды правления Тане. Я проработала в отделе координации работ до конца 2018 года, а потом тоже ушла в декрет. Когда сыну был год с небольшим, Катя спросила, не хочу ли я вернуться к работе, но не координатором. Это было на пороге пандемии, и тогда было невозможно представить себе координатора вне офиса, на удаленке. Катя предложила писать статьи на сайт. Сын подрастал, я училась выкраивать для себя немного свободного времени. И я согласилась. Но затем грянула пандемия, разговор про сайт затих, и мне предложили войти в состав аналитического отдела. Я, недолго думая, согласилась. Во-первых, эта работа, которая, в отличие от координаторской, позволяет трудиться в удобном режиме, что важно с учетом удаленки и маленького ребенка. А во-вторых, с самого начала работы в ФОМе я с восхищением наблюдала за аналитиками. В моих глазах вокруг них существовал загадочный ореол, и мне хотелось к этим людям приобщиться.
1/2
Что именно формировало эту загадочность?
Тогда состав аналитического отдела был другим, и все ребята окружали своего начальника – Григория Львовича Кертмана. Они всегда держались вместе. Вели любопытные разговоры, обсуждали, помимо научных статей, артхаусное кино и философскую литературу и казались немного богемными. А еще они все время дружно ходили курить. Сталкивалась с ними в коридоре: идут, все в темной одежде, рассуждают про Кафку. Наверное, сейчас это немножко смешно звучит, но тогда я видела какой-то романтический флер вокруг аналитического отдела. Думаю, что это не было плодом моего воображения как восторженной выпускницы, во многом так и было.
Кстати, еще до того, как стать аналитиком, мне выпал шанс приобщиться к этой закрытой касте. (Смеется.) Московский клуб «60 секунд» проводил игры «Что? Где? Когда?». Я участвовала с друзьями в одной из лиг, а еще там была корпоративная лига, в которой играл ФОМ. В Фонде был кружок чегэкашников, и как-то аналитик Ира Осипова предложила мне присоединиться. Моя внерабочая команда к тому времени рассыпалась, и я была рада возможности возобновить опыт, который мне нравился. Был еще забавный случай.
Мы с будущим мужем снимали на улице Фабрициуса у метро Сходненская нашу первую совместную квартиру после общежития. Как-то под Новый год я вышла выбросить мусор, буквально в трениках и тапочках, и встретила Григория Львовича. Оказалось, что мы живем в соседних домах. Мы удивились такому совпадению и с тех пор с игр «Что? Где? Когда?» возвращались на метро вместе.
Знаю, что Татьяна Золотухина рекомендовала тебя Екатерине Седых как «золотого» и очень внимательного к деталям специалиста. Когда у тебя была возможность так показать себя?
Мы познакомились с Таней, когда она была учебным ассистентом у моей группы на курсе по качественным исследованиям, который вела Елена Ростиславовна Ярская-Смирнова, мой научный руководитель. Она давала большую свободу своим учебным ассистентам – они проводили семинары, проверяли письменные работы студентов, так что у Тани точно была возможность узнать меня. А еще, кажется, мы вместе с Таней работали в одном из исследовательских коллективов Елены Ростиславовны.
В «Вышке» ты изучала проблемы детей в неблагополучных семьях и восприятие медиками боли пациентов на примере врачей травматологического отделения. Чем был вызван твой социологический интерес к этим темам?
В проекты, посвященные изучению проблематике социального неблагополучия детей, я попала по приглашению своего преподавателя Ольги Борисовны Савинской, которая тогда занималась этой темой. Это был ее основной фокус исследовательского интереса, и напрямую с моими исследовательскими интересами эта тема не пересекалась. А вот тема боли – это то, чем я плотно занималась с четвертого курса. Ей была посвящена моя выпускная квалификационная работа в бакалавриате, потом я продолжила исследование уже в рамках магистратуры, и в аспирантуре я планировала работать в этом же направлении.
Дело в том, что я выросла в семье врачей. Мама и папа – врачи, и у меня осталась нереализованная мечта самой трудиться в медицинской сфере. По ряду причин не сложилось, но интерес у меня сохранялся. Когда в начале четвертого курса мы познакомились с Еленой Ростиславовной и начали нащупывать пересечения наших интересов, я сказала, что меня привлекает тема медицины, а она занималась профессиями в принципе, это было одно из основных направлений ее исследовательской деятельности.
Мы искали что-то новое, потому что про медиков написано выше крыши, а нам хотелось найти необычный ракурс, чтобы было что исследовать и чему удивиться. Так мы вышли на тему боли, которая тогда всем казалось странной, непонятной, и вполне успешно поработали в этом направлении. Что немаловажно, помимо интереса, у меня был доступ к эмпирической базе.
Свою первую выпускную квалификационную работу я сделала на базе травматологического отделения, где работает мой отец. Беседовала с врачами, сестрами, пациентами. А уже во время учебы в магистратуре, опять же благодаря родительским контактам, я находила контакты в московских клиниках и общалась со столичными специалистами.
Что удивительного показало твое исследование боли?
Переживание боли, способность справляться с ней не обусловлены исключительно физиологическими факторами, тяжестью состояния пациента, пресловутым болевым порогом, про который всем нам доводилось слышать. В значительной степени опыт боли может оказываться социально формируемым – здесь важны понимание пациентом своего состояния, перспектив, а также отношение, с которым человек сталкивается со стороны других. В разговоре непосредственно об опыте пациентов травматологического отделения наиболее значимой фигурой, «проводником» в мир боли становится лечащий врач – и то, как он выстраивает свою коммуникацию с пациентом, может влиять на переживание болевого опыта человеком. При этом для медицинского специалиста эта эмоциональная работа – проявить сочувствие, выкроить время пусть для короткого, но столь терапевтичного разговора за рамками истории болезни, порой невербально выразить свою эмпатию по отношению к больному – это очень ощутимая нагрузка вдобавок к и без того сумасшедшему графику. Кроме банальной нехватки времени, есть и другие обстоятельства – этому не учат в медуниверситетах, это может становиться помехой для качественного выполнения каких-то медицинских манипуляций, где важно сохранять холодную голову и твердую руку. В отсутствие возможности или способности грамотно дозировать свое сочувствие это может приводить к эмоциональному выгоранию. Масса обстоятельств, порой противоречивых. Разбираться во всем этом для меня было очень интересно.
Ты обмолвилась, что жила в общежитии. Откуда ты родом?
Я из маленького города Щекино в Тульской области. Я первое поколение, там родившееся. Мама и папа – из других городов, но по распределению их направили в Щекино, там они обосновались, и там родилась я. Когда меня спрашивают о том, что я считаю своей малой родиной, формально я, конечно, называю Щекино, но родственные чувства в большей степени испытываю к маленькой деревне в Краснодарском крае, откуда родом мой папа и где я проводила каникулы каждое лето с самого детства. У меня есть родина по паспорту и родина по сердцу. (Смеется.)
Почему ты не пошла учиться на медицинский и выбрала социологию?
У меня был интерес к медицинской профессии, но родители мне не то чтобы запретили, но настоятельно не рекомендовали. Это было обусловлено тем, что город маленький, больницы муниципальные, снабжение не очень хорошее. В целом врачи жили несладко, как казалось моим родителям на тот момент, и они хотели для своих детей лучшей жизни, поэтому отговорили меня поступать в медицинский, и к моменту выпуска из школы всерьез я эту возможность не рассматривала.
Мне нравилась гуманитарная сфера, у меня всегда хорошо складывались отношения с языками и обществознанием. Исходя из того, что мне больше нравилось и что легче давалось в школе, я выбрала экзаменационные предметы, а затем – и вузы. Родители в этом дали мне полную свободу, я сама смотрела списки вузов, выбирала интересные. У меня было очень смутное представление о социологии, никого, даже близко связанного с этой профессиональной областью, в моем окружении, не было. Но я посмотрела учебные планы и подумала, что это может быть интересным.
Конечно, меня привлекал статус вуза. Это тоже было немаловажно. Я рассматривала в первую очередь МГУ и Высшую школу экономики в качестве наиболее желательных для меня вариантов. Но, например, в МГУ я поступала не на социологию, там мне показался более привлекательным вариант, связанный с международными отношениями. Это был относительно новый факультет, и мне не хватило нескольких баллов. А в «Вышку» я прошла, и не сильно расстроилась. И, видишь, так плотно увязла в социологии, что продолжила это и в магистратуре, и в аспирантуре, а потом пошла непосредственно по специальности работать.
Ты окончила аспирантуру?
Нет. Ушла на третьем году обучения, сдав все экзамены. Мне тогда нужно было писать диссертацию, а я ждала ребенка и знала, что не захочу заниматься и ребенком, и работой, и научной деятельностью. До декрета, еще работая в ФОМе, я могла совмещать это с жизнью в аспирантской школе в «Вышке», которая отличалась довольно насыщенной программой в тот момент. Но потом здраво оценила свои возможности и желания и решила уйти из аспирантуры, оставив за собой в разговорах с Еленой Ростиславовной возможность однажды вернуться, но пока этого не случилось.
В «Вышке» ты пересекалась еще с одним сотрудником ФОМа – Радиком Садыковым.
Радик был в той же команде Елены Ростиславовны. Так получилось, что именно в Фонде мы с ним практически не пересекались. Он пришел, когда я была еще в декрете, а ушел вскоре после того, как я возобновила работу. А в «Вышке» мы вместе работали несколько лет. Мы тогда занимались изучением деятельности социальных работников. Проводили интервью с ними, а потом делили этот массив эмпирических данных, выбирали аспекты и писали свои главы, которые стали частями коллективной монографии.
Кажется, «Вышка» повлияла и на твою личную жизнь. Вы же там познакомились с мужем?
Да. Спасибо Высшей школе экономики за сформировавшийся круг моего общения, моих контактов. Во-первых, в «Вышке» я нашла друзей, с которыми мы до сих пор близко общаемся. А во-вторых, там я встретила мужа. Мы учились на разных факультетах, но жили в одном общежитии, и наши компании частично пересекались. Через друзей мы и познакомились.
Теперь я понял, где пересекаются социологи и политологи.
(Смеется.) На самом деле, не только в общежитии, но еще и в корпусе ВШЭ в Кочновском проезде. Сейчас там располагается факультет компьютерных наук, а раньше в этом небольшом здании учились социологи и политологи, это уже потом социологов перевели в новый корпус на Мясницкой, а политологов – в здание на Ильинке. Но год мы учились бок о бок.
По тому, как складывалась карьера мужа, сразу было понятно, что однажды придется переехать в другую страну?
Нет. В определенной мере переезд стал неожиданным. Муж поначалу работал политологом в разных фондах, а затем перешел на работу в МИД. Вот тогда уже было странно не рассчитывать на то, что ты отправишься в загранкомандировку. Но прежде к этому не было никаких предпосылок. Хотя мужа всегда больше интересовали вопросы международной политики, чем внутренней. Может, это и предопределило его выбор.
Какие эмоции у тебя вызвала новость о предстоящем переезде в Чили? Знала ли ты что-то об этой стране, помимо того, что она полтора десятка лет находилась под диктатурой генерала Пиночета?
А мы не знали, что это будет Чили. Только то, что с большой долей вероятности это будет одна из стран Латинской Америки.
Однажды к ужину муж принес бутылку чилийского вина. Это выглядело неожиданно, потому что мы предпочитали вина Старого Света. Он сказал, что это неслучайно – мы поедем в Чили. На тот момент я об этой стране ничего не знала, но сразу же начала читать про ее историю, культуру. И в мае 2021 года мы отправились туда.
Тяжело было решиться на переезд в разгар пандемии и насколько сложно это было в бытовом плане?
Честно говоря, пандемический период никаких дополнительных сложностей для нас не создавал. Мы знали, что есть ограничения и они более жесткие, чем те, к которым мы привыкли в Москве, но нас это не сильно беспокоило. Воспринимали это как некоторую особенность.
Было в целом тяжеловато решиться так далеко уехать от дома, потому что я домашний человек. Для меня важно чувство дома. Я не космополит по своей природе. Я люблю свою семью, разбросанную по разным уголкам России, для меня важно слышать русскую речь, находиться в окружении традиционной архитектуры и иметь возможность поехать в какой-нибудь старинный городок. Я это все люблю. Ну и к родителям я очень привязана. Я не домашний ребенок, я в 17 лет уехала из родительского дома в другой город, хотя и недалеко. Но для меня важно быть рядом с родителями и другими родственниками и иметь возможность пусть не каждый выходной, но хотя бы на праздники приезжать к ним. Вот в каком плане было сложно. Я не допускала мысли, что скажу мужу: «Я не поеду с тобой, извини, мы остаемся». Но от мысли, что я оставляю родителей и мы будем далеко друг от друга, было тяжело. Я тогда еще не предполагала, что наша разлука затянется так надолго в силу известных обстоятельств. Если бы мне изначально сказали, что я почти два с половиной года не увижу родителей и не побываю дома, я бы ответила: «Боже, я этого не вынесу, умру от тоски». Но, как известно, человек приспосабливается к разным условиям.
Сколько раз вы были в России с тех пор?
Минувшей осенью мы наконец-то смогли провести отпуск в России. Пробыли там чуть больше месяца, повидались со многими родственниками.
К чему тебя обязывает статус жены дипломата?
Быть открытой миру и новым коммуникациям, потому что, если суть работы дипломата, как я ее вижу, – налаживать связь с внешним миром, то жена дипломата должна быть его верной спутницей в этой миссии, на этом пути. Благодаря пандемии – на самом деле из-за нее – поутихла дипломатическая жизнь, подразумевающая регулярные приемы, на которых роль жены дипломата – представлять свою страну должным образом. Во время дипломатического приема ты можешь пообщаться с представителями посольств других стран и представителями той страны, в которой ты находишься в данный момент, и очень важно в ходе таких мероприятий не стоять в уголке со своими знакомыми из посольства, а общаться с другими людьми, иметь возможность что-то узнать о них, о жизни их страны. А если это прием российского посольства, то общение еще более важно, потому что ты являешься проводником для других людей в культуру своей страны. Но это я рассказываю как в теории, потому что из-за пандемии и специальной военной операции дипломатических приемов на мою долю не выпало.
Есть ли у тебя необходимость учить испанский язык?
Есть и очень большая. Конечно, никто не обязывает жену дипломата знать язык той страны, в которой проходит командировка. Но для меня это суперважно. Именно с точки зрения возможности нормально общаться в стране, в которой я нахожусь, возможности комфортно ощущать себя в новой языковой среде. Когда я узнала, что нам предстоит командировка в испаноговорящую страну, то начала изучать язык. Сначала самостоятельно по учебнику и на ресурсе Duolingo, а потом нашла преподавательницу испанского – девушку из России, которая несколько лет живет в Чили, мы занимались по скайпу. Мне повезло с ней, потому что во всех латиноамериканских странах испанский язык имеет региональные особенности и он сильно отличается от castellano puro, на котором говорят в Испании. Язык позволяет мне общаться с местными и достаточно свободно чувствовать себя в бытовых вопросах. График работы мужа ненормированный, очень интенсивный, и без знания языка, в ожидании, когда муж сопроводит меня в больницу или магазин, я бы ничего не успевала.
Накладывает ли ваш статус бытовые ограничения? Скажем, можете ли вы позволить себе пойти в ночной клуб или поехать в Патагонию?
Каких-то строгостей, которые я бы на себе почувствовала, нет. Нет такого, чего бы мне очень хотелось, а я не могла себе позволить. Все в рамках здравого смысла.
А в Патагонию мы ездили на новогодних праздниках в 2022 году. Мы прилетели из жаркого Сантьяго на юг страны, где совсем другой климат – до Антарктиды же рукой подать. Там холодно, совсем другая природа, выражение «Я на краю света» там звучит уже не как фразеологизм. Мы прибыли в Пунта-Аренас, самый южный континентальный город на планете. Если в Сантьяго всегда стоит смог и хочется взять тряпочку и протереть вид, чтобы он засиял в полноте своей, то в Патагонии было ощущение, будто контрастность выкрутили на максимум – настолько там яркие краски.
Мы плавали на остров Магдалена, где обитают пингвины Гумбольдта. Они маленькие – ростом чуть выше колена, очень подвижные и веселые. Как в мультфильме «Мадагаскар». А вот на Огненной Земле мы видели императорских пингвинов, которые приплывают туда лишь на определенное время. К ним нельзя было подойти близко, как к пингвинам Гумбольдта, но можно было понаблюдать за ними в бинокли. Императорские пингвины очень степенные, могут застыть на несколько минут. Мы даже шутили, что это восковые фигуры, поставленные для наивных туристов. (Смеется.) А вдоль дорог там бегают дикие гуанако, которых считают предками одомашненной ламы. Затем мы переехали чуть севернее, в город Пуэрто-Наталес, рядом с которым находится национальный парк Торрес-дель-Пайне. Там расположена эмблематическая достопримечательность Чили – три иглообразных пика. От такой красоты у меня захватывало дух. Не покидало ощущение нереальности, будто я попала в фильм National Geographic.
Давай в конце разговора вернемся к работе. Как ты воспринимаешь текущий этап своей карьеры? Возможно ли в принципе заниматься социологией, находясь на другом краю света?
Вполне. В данном случае уже именно благодаря пандемии нам открылись возможности удаленной работы. Важно не чувствовать свой отрыв от социально-политической жизни, но интернет не оставляет без новостей. Да и я всегда на связи с родными, друзьями, коллегами, которые рассказывают о том, что происходит в России.
Но для исследователя важен еще и эмоциональный контекст, в который вряд ли можно погрузиться в полной мере, находясь вдали от событий.
Ты прав. Эмоциональное отчуждение неизбежно, потому что твоя повседневная реальность другая. Хотя, возможно, сами исследователи сказали бы, что это и неплохо – можно занять позицию независимого наблюдателя и выработать более объективный взгляд на происходящее.
Есть такое понятие – социальное остранение, техника, позволяющая взглянуть на что-то предельно знакомое и, казалось бы, очень понятное по-новому, как на что-то незнакомое. Получается, что по воле случая у меня есть все возможности для применения такой техники на практике. То есть, вероятно, в каком-то смысле моя удаленность от России – это не минус, а даже плюс.
Возвращаясь к вопросу про ощущения от карьеры на данном этапе. Я жду второго ребенка, поэтому сейчас беру паузу. Сколько она продлится, я не загадываю, но думаю, что довольно долго я не буду возвращаться к активной работе.
Ждешь ли ты возвращения в Россию?
Жду. У нас есть понимание, когда мы должны вернуться – в мае 2025 года завершится четырехлетняя командировка. Но я не могу сказать, что считаю дни. Мне не всегда легко, порой грустно находиться вдали от родных и друзей, но я стараюсь принимать ситуацию, в которой нахожусь, и извлекать из нее максимум. Нашей жизнью здесь я очень довольна. Мне нравится в Чили и в бытовом плане, и с точки зрения расширения культурного кругозора, поэтому я не испытываю чувства, что «все надоело, скорее бы домой». Но я скучаю. Мы строим планы путешествий по России. Сын интересуется историей, хочет на Кавказ, в Смоленск, много разных городов мы с ним обсуждаем.
Вообще дети – важная мотивация вернуться. Я считаю, что для ребенка очень важен опыт взаимодействия с бабушками и дедушками. У меня он был, хоть в детстве и не удавалось проводить с бабушкой и дедушкой много времени – мы жили далеко, я приезжала только на каникулы раз в год, очень редко – пару раз в год. У меня есть возможность обеспечить такой опыт своим детям, и я не хочу, чтобы они были этого лишены. А еще я считаю, что дети должны взрослеть в родной культурной и языковой среде. В посольстве есть и детский садик, и школа. Понятно, что здесь русскоговорящее сообщество, и дети не оторваны полностью, как это порой бывает у людей, когда они уезжают, например, в эмиграцию и им сложно сохранять связь с родной культурой. Тем не менее определенные ограничения присутствуют. Например, у меня нет возможности пойти с ребенком на детский спектакль, где он все поймет. Это один из факторов, из-за которых я жду возвращения домой. Хочу, чтобы мои дети росли в родной стране.