«Социологи – это люди, которые бегают за респондентами и просят заполнить анкету, нет?»

Юрий Александрович сказал, что это безнадежное дело и отправил было на пересдачу. Но за меня вступился Владимир Александрович Ядов. «Что ты к ней пристал со своим «Анти-Дюрингом»? – бросил он Леваде. – Ты выборку умеешь делать? Нет? А она умеет!» Выборкой в Институте конкретных социальных исследований я занималась до прихода во ВЦИОМ, где и познакомилась с Александром Анатольевичем Ослоном. Я занимаюсь социологией уже, страшно сказать, 55 лет и ни разу не пожалела об этом (несмотря на то что я теперь не то что написать программу, освоить новую не могу – видимо, общественные науки окончательно вытеснили точные). Социология – удивительно интересная наука, которая к тому же подарила мне просто фантастических друзей: Володю Ядова, Борю Грушина, Володю Шляпентоха, Валеру Гребенникова. Мне безусловно есть что вспомнить. Забавная история произошла в конце 1960-х, когда мы делали всесоюзную выборку. Наша группа направилась в Среднюю Азию, чтобы отработать выборочную методику и разработать инструкции по отбору респондентов по документам ЖЭКов. Исследование проводилось под патронажем ЦК, и местные власти встречали нас соответствующе – с почестями и угощениями. Но однажды (дело было в Узбекистане) один из партийных боссов вместо теплого приема сурово отчитал нас, обвинив в том, что мы занимаемся пропагандой под видом исследований. Как выяснилось, сигнал поступил от сотрудников одной из жилконтор, где мы изучали первичные данные учета населения. Бдительные сотрудники понаблюдали, как подозрительные люди, представившись учеными, копались в документах, да и сообщили куда следует. К счастью, все закончилось благополучно. Кстати, обычные люди, респонденты, относились к нам менее подозрительно, воспринимая скорее как посланцев, которые могут рассказать правду о жизни простого народа там, наверху. Чиновники же считали нас ревизорами и всячески старались продемонстрировать, что в их вотчинах все хорошо. А нам не надо было показывать, что все хорошо, нам надо было понять, как обстоят дела на самом деле, чтобы грамотно сделать выборку. Сейчас выборкой в ФОМе занимается Алексей Чуриков – он один из лучших в своем деле. И я горжусь тем, что мне удалось выполнить наказ моего друга и учителя Владимира Шляпентоха и передать выборку в надежные руки.

Например, раньше отношение респондентов к интервьюерам было теплое, особенно в небольших населенных пунктах. Коллеги из Нижегородского отделения рассказывали, что в одном из поселков респонденты ждали своих интервьюеров в гости – поили чаем с вареньем, сами напоминали об интервью: «Вот вы к соседям зайдете, а потом не забудьте ко мне зайти. Я газетку прочитал – все вам по политике отвечу». А потом еще и нагружали их дарами сада-огорода: «Не отвечу вам, пока кабачки не возьмете!» Так и уходили от хлебосольных респондентов интервьюеры – с ответами на вопросы и кабачками. А еще у нас работала уникальная старушка Лидия Семеновна Баранова, ей было уже за 80, когда она стала заниматься опросами. Ее территорией были элитные дома на Кутузовском проспекте. Лидии Семеновне никто не мог отказать в интервью, в том числе Геннадий Хазанов, к которому она однажды постучалась в дверь. Артист хотел было отказаться от опроса, но, увидев столь почтенного интервьюера, впустил Лидию Семеновну, напоил ее чаем с конфетами и ответил на вопросы анкеты.  

В ФОМе я выросла как профессионал. Работать в полевом отделе было непросто: ты должен уметь коммуницировать с заказчиками, региональными партнерами, интервьюерами, аналитиками, да еще и соблюдать баланс в этой коммуникации. Поэтому было сложно отключать голову и оставлять работу на работе. Из-за загруженности иногда случались казусы. Так, однажды я звонила руководителю проектов Татьяне Грачевой в Нижний Новгород. Звоню и вместо того, чтобы сказать, что мне нужна Таня Грачева, выдаю: «Здравствуйте! Я Татьяна Грачева из Москвы». После паузы на том конце провода интересуются: «А я тогда кто?» В общем, у полевиков обычно большая текучка, но не в ФОМе. То, что в полевом отделе десятки лет работают одни и те же люди – настоящие профессионалы, которые, можно сказать, стали семьей, – это уникальный случай и большое достижение.

Например, во время поля с регионами мы вживаемся в специфику территорий, постоянно узнаем что-то новое: от локальных трендов до необычных речевых оборотов. Но и ответственность очень большая – за качество работы, за людей, которые отправляются в поле – за тех, кто едет в заданные точки по только вставшему льду или в 40-градусный мороз, кто летит на вертолете в самые дальние уголки нашей страны. Очень ценно, что у нас есть сильные компании-партнеры, на которые можно положиться. Со многими Партнерами сложились еще и дружеские отношения. Было приятно получить от них поздравления с Днем социолога (разумеется, я провела этот день на работе – он совпал с запуском Георейтинга) и поздравить их в ответ.   

Я начинала работать в полевом отделе, и буквально через месяц стартовал крупный проект «МегаФОМ», в котором мне поручили сверять нумерацию анкет и другие параданные от Партнеров. Делать это предстояло вручную с распечатанных листов. Мне выдали длинную линейку и сказали, что она мне очень пригодится. Линейка действительно пригодилась, но «ручная» сверка данных была долгой и трудоемкой. Я задумалась о том, почему бы это все не перевести в электронный вид, и подошла с этой просьбой к нашему гению Excel Ефиму Борисовичу Галицкому. Он сказал: «Хорошо, Лена. Давайте над этим поработаем». В итоге появилась удобная excel-таблица, которой мы до сих пор успешно пользуемся и которая постоянно совершенствуется. Я благодарна профессии за погружение в сферу исследований, за возможность работать с профессионалами и просто интересными людьми и все время у них учиться. Мне нравится проводить свои мини-исследования и сопоставлять собственные выводы с выводами экспертов из других подразделений, которые работают с нашими данными, нравится смотреть, в чем эти выводы сходятся, а где разнятся и почему. Чего меня лишила профессия? Прежде всего ощущения однообразия и рутины: каждый день приносит что-то новое и интересное.

А социология дает возможность создавать из ответов людей на вопросы анкет целые исследования и теории, которые помогают управляющим структурам понимать общество и принимать (хочется в это верить) правильные решения. Я планирую развиваться в этом направлении и думаю, что смогу заниматься социологией всю жизнь.  

После окончания бакалавриата я выбрала программу магистратуры НИУ ВШЭ «Прикладные методы социального анализа рынков» и в 2021 году получила красный диплом.

Выбирая социологию, я не была уверена, что мне захочется навсегда связать свою жизнь с этой специальностью, но интерес к исследованиям сохранялся. На последних курсах университета я даже хотела заниматься научной деятельностью, но в итоге связала свою жизнь с ФОМом. Многие мои одногруппники пошли работать в сферу маркетинговых исследований, тогда как мне было важно изучать не продажу определенных продуктов потребителям, а проблемы социальной реальности. Пока ни на одном из этапов выбранного пути я не испытала разочарования в специальности. Надеюсь его избежать и в будущем.

В конце обучения я поняла, что мне не хватает навыков по анализу данных, поэтому при поступлении в магистратуру стала рассматривать вузы Москвы и Санкт-Петербурга, в которых это направление было сильнее. Поступила на департамент социологии ВШЭ, на профиль «Прикладные методы социального анализа рынка». Это было образование на стыке социологии и маркетинга. На втором курсе магистратуры студенты должны были проходить практику на производстве. Я разослала несколько писем и получила ответ от Ларисы Александровны Паутовой. Она пригласила меня в ФОМ, провела экскурсию и познакомила с группой «Финансовое поведение». Практика продолжалась два месяца – мне тогда понравилось быть частью ФОМа. А по окончании Ефим Борисович Галицкий предложил мне работать в Лаборатории анализа данных. Уже более трех лет я здесь и, по сути, до сих пор продолжаю учиться у коллег, совершенствовать свои умения, что очень здорово. 

Частью этих работ было построение и взаимодействие с партнерской сетью: открытие новых точек, поиск партнеров, а также проведение мероприятий по контролю опросов и полевых работ. Благодаря работе я много где побывал, включая Чукотку и Горный Алтай, Магадан, Калининградскую область. 

Порой я задумывался о том, чтобы получить образование и по этой специальности, но всякий раз случались очередные командировки, начинались проекты – и идея с учебой откладывалась на потом. Но я рад тому, что есть, и привык не жалеть о том, чего не было. 

Но понимал, что мне хочется больше узнать о социологии. И поступил в «Шанинку», где убедился, что социология – это интересно, здорово, прикольно. 

Я благодарен профессии за возможность проводить эксперименты и безграничное пространство для них. В этой исследовательской работе всегда можно найти что-то новое. Мне хочется развиваться, в том числе в смежных областях. Например, сейчас я учусь на аналитика данных. Это далеко от социологии, ближе к data science, нежели к изучению общества, но знания, которые я получу, могут быть полезны и в моей нынешней работе. 

Работа в ФОМе над проектом, пусть и непосредственно с этим не связанным, является для меня хорошей возможностью прикоснуться к социологии. Расширить политологические знания за счет такой практики. 

Социология – наука, которой реально заниматься всю жизнь. Во всяком случае, в ФОМе я познакомился с людьми, которые занимаются этим всю профессиональную жизнь и вполне довольны. В этой сфере невозможен конечный результат, общественное мнение по какому-либо вопросу никогда не бывает конечным, его нельзя выяснить и забыть. История развивается, мир не стоит на месте, поэтому работать в этой сфере всегда будет нескучно. Но мне нравится одновременно заниматься разными вещами. Я преподаю в «Вышке», там же работаю в лаборатории политико-психологических исследований. Еще есть аспирантура – это не столько учеба, сколько работа, в рамках которой я также провожу исследования. Я рад, что у меня есть возможность совмещать эти разные вещи, что они не мешают друг другу.

Мне очень нравится цитата Роберта Хайнлайна о том, что специализация – удел насекомых. По его словам, человек должен уметь наколоть дрова, написать сонет, управлять кораблем. А я бы сюда добавил еще и умения провести опрос фокус-группы и написать дайджест.

Сдал на пятерки, и мама купила мне в награду сборник фантастических повестей и рассказов. Серия называлась «Мир приключений». Мне кажется, в ней вышло всего две-три книги, а потом страна закончилась, и книжная серия закончилась*. В этом сборнике был «Гай-до» Кира Булычева, «Новые приключения Электроника» Евгения Велтистова, и была еще повесть неизвестного мне автора Лилии Неменовой «Щен из созвездия Гончих Псов». Примечательна она была тем, что фантастическое действие происходит не в космосе, не в крутом будущем, а в то время в Москве. Где-то недалеко от Лианозова, в котором я пошел в школу и отучился первые два класса перед отъездом в Германию. Один из персонажей повести, Люся, была социолог. Она приходила к главному герою – парню, у которого жил разумный галактический пес Щен, – и очень умно говорила, чем произвела на меня сильнейшее впечатление. Тогда же я впервые услышал, а точнее – прочитал слово «социолог». По стечению обстоятельств это произошло в те же дни, когда вышло широко известное в наших узких кругах постановление партии 1988 года «О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых социальных проблем советского общества». Но я, конечно же, ничего об этом постановлении тогда не знал. Я удивляюсь, откуда о социологии и социологах знала автор. Ведь книга была написана задолго до постановления. Социология тогда была чем-то экзотическим.

А узнал я об этом постановлении, когда, вернувшись из Германии вместе с выводимой оттуда Западной группой войск, не поехал с родителями и маленькой сестрой жить в голой степи в палатке, а поехал к бабушке в Иваново и поступил там на социологическое отделение Ивановского энергетического университета. (Как шутил годы спустя в «Шанинке» Геннадий Семенович Батыгин, Ивановского электромеханического института.) Это уже в сентябре 1995-го. Мне тогда сразу поручили делать доклад о дискуссии о предмете социологии, и я месяц не вылезал из библиотеки. (Была такая известная дискуссия конца 1980-х между крупнейшими отечественными социологами, старт ей дало то самое постановление партии.) Собственно, через месяц, когда доклад был готов, я уже понял, что не ошибся с выбором профессии. Столько умных слов на единицу времени в мою голову не попадало больше никогда. Нам с самого начала давали богатые на термины дисциплины: философию, логику, высшую математику. Даже просто курс введения в специальность был чем-то выдающимся в плане музыки слов. «Это психотравматогенный фактор», выводил вербальный узор на лекциях автор курса, один из крупнейших современных методологов социологии и в будущем мой научный руководитель Александр Юрьевич Мягков.

Сначала мы с однокурсниками эти термины выписывали в специальный списочек, но, когда счет перевалил за две сотни, бросили это дело. В какой-то момент сложных слов и концептов в наших головах стало настолько больше, чем у сверстников, что у меня начал формироваться своего рода интеллектуальный снобизм. Я смотрел на представителей других специальностей и думал: «Ну что вы вообще, а?» Это не очень хорошая черта, и об этом факте следовало бы умолчать, но он характеризует меру моей идентификации с профессией. Мне вдруг стало по кайфу подглядывать, прислушиваться, принюхиваться (по Гофману) к тому, что происходит вокруг. Я ощутил себя социологом. (Как я сейчас могу судить, где-то лет на семь раньше, чем стал им.)

Здесь надо сказать, что параллельно с любовью к социальному знанию я в те годы испытывал еще одну сильную страсть – любовь к германской филологии, к нижненемецким языкам. В старшей школе я разработал свой язык и до сих пор пишу конспекты, заметки во время наших совещаний на этом языке. Называется он Lopež. Это нижненемецкий язык, som lage deutske tong, сродни Plattdeutsch. Наверное, меня поймут какие-нибудь фризы, северные немцы и голландцы.

Эти два моих увлечения привели к тому, что на третьем курсе я написал курсовую работу о взаимосвязи языковой и социальной компетенций. А на четвертом выбрал тему, которая потом стала темой моей магистерской и кандидатской диссертаций, – «Язык и пол: методология социолингвистического изучения». Отсюда – интерес к онтологии социальной идентичности (на уровне действия здесь-и-сейчас), а также стремление трактовать институциональное как семиотическое (на уровне социальных структур). Видимо, у меня была какая-то тяга к языкам, и она, наложившись на социологический бэкграунд, превратила меня в достаточно редкую птицу в нашем профессиональном птичнике: я социолог языка. И для меня Дюркгейм и Соссюр (а они сотрудничали друг с другом) – это близнецы-братья. Социальная и языковая структуры – вещи одного порядка. Это редкий взгляд на общество, редкий подход к определению реальности sui generis, и я его исповедую.

Несколько слов об учителях. Уже упомянутый мною Александр Юрьевич Мягков – автор как минимум двух вещей, которые до сих пор активно используются коллегами. Первая – «эффект Мягкова», заключающийся в том, что на одни и те же вопросы случайно отобранные респонденты отвечают по-разному в телефонных опросах и личных интервью. Именно учитывая «эффект Мягкова», ФОМ не переводит свои идущие долгие годы исследования в формат телефонных интервью, потому что данные за разные периоды будут несопоставимыми. Уровень искренности в f2f-интервью выше. Вторая – определение искренности. Мягков обобщил социологический и социально-психологический опыт определения того, врет респондент или нет.

После Ивановского энергетического университета я поступил в «Шанинку». Экзамены принимали Геннадий Семенович Батыгин и Александр Фридрихович Филиппов, которые, увидев меня, переглянулись и сказали: «Ну, по-моему, здесь все понятно». Я взял свои бумаги и со словами «Да и мне тоже все понятно» вышел из аудитории. А через две недели мне сообщили, что меня приняли, я набрал лучшие баллы.

Под руководством Батыгина я написал магистерскую и начал писать кандидатскую диссертацию в Институте социологии РАН, но, к сожалению, не успел закончить. Геннадий Семенович оглушительно внезапно умер. Мы с ним общались за неделю до этого. Все было не просто безоблачно, а лучезарно. Прощаясь, он сказал: «До свидания, Роман Евгеньевич, жду ваших дальнейших распоряжений!» (это он про очередной пакет тезисов, которые я должен был ему прислать в рамках своей диссертации). И вот я сижу в офисе управляющей компании завода, где я трудился заместителем генерального директора, и оторопело пялюсь в письмо из рассылки «Шанинки» (за авторством Наташи Деминой): «Умер Батыгин». Я сначала подумал, что это какая-то рядовая рассылка и хотел пометить письмо как прочитанное и двигаться дальше. А тут такое: «…Не выдержало сердце». И у меня все оборвалось.

Наше сотрудничество и, не побоюсь этого слова, дружба с Геннадием Семеновичем длились три года. У нас с ним были глубочайшие беседы. Я заезжал к нему в Сектор социологии знания Института социологии и с приглашением, и без приглашения. Я тогда был самодовольным автором примитивной (как я сейчас вижу) эссенциалистской модели интер- и интрагендерной коммуникации. Мне казалось, я все раскидал по полочкам – по ячейкам собственной таблицы Менделеева. И вот во время одного из обсуждений Геннадий Семенович «завис на положенные пять секунд» (это его формула, описывающая то, как респонденты отвечают на наши вопросы) и произнес фразу, которая определила мой поворот от эссенциализма к социальному конструктивизму: «Роман Евгеньевич, а почему вы уверены, что когда женщина говорит с женщиной о чем-то женском, то они в этот момент вообще женщины?» Я был обескуражен. А Батыгин добавил: «Читайте Шюца, Роман Евгеньевич».

Геннадий Семенович часто специально вставал в ролевые позиции, неестественные для собеседника, и тем самым вызывал комические эффекты и сбивал с толку (я об этом рассказываю в небольшом эссе «Кальвадос и бег по инстанциям», написанном к его 60-летию). А, сбивая с толку, вытаскивал наружу смыслы и мысли, которые иначе никогда не прозвучали бы. Известно, что Сальвадор Дали засыпал с ложкой в руке, и когда она падала, он успевал увидеть пограничные смыслы. Это очень похоже на то, что делал Батыгин. Надо сказать, завещание Геннадия Семеновича я исполнил. Альфреда Шюца к тому моменту издал только ФОМ, я его прочитал от и до.

Еще из учителей, оказавших на меня сильнейшее влияние, я должен назвать преподавателя Ивановского энергетического университета Ию Ивановну Анисимову. Ия Ивановна преподавала у нас логику, социальную философию, историю социологии и привила мне любовь к гуманитарному знанию, к Geisteswissenschaften. Это она, рассказывая о гуманистах эпохи Возрождения, познакомила меня с оппозицией negotium – otium. Negotium – это то, чем ты зарабатываешь на жизнь, а otium – дело для души. И эта оппозиция сыграла знаковую роль.

Окончив «Шанинку», я пошел работать в бизнес-структуры. Тогда было непростое время, шел передел собственности, бизнес штормило. И я стал консультантом по антикризисным бизнес-коммуникациям – по взаимодействию бизнеса с разными группами людей: персоналом, общественниками, экологами, партиями. Объяснял владельцам компаний, как разговаривать с конкретной аудиторией, чтобы выйти из конфликтной ситуации с минимальными потерями. Я гордился, когда разруливал какие-то сложные конфликты. Гордился тем, что ко мне прислушивались люди в дорогих костюмах за массивными столами. Это было удивительное чувство. Есть у Платона концепция «софократия» – философ на троне, а у Конта – «социократия» – социолог на троне. В напряженные моменты, когда требовалось принимать какие-то решения, я чувствовал себя таким социологом на троне. В общем, я работал антикризисным коммуникатором, и это был мой negotium. А параллельно ходил к Геннадию Семеновичу Батыгину на семинары, участвовал в научных конференциях, преподавал в РУДН социологию языка. Это был otium.

Чарльз Райт Миллс предложил в конце 1950-х термин «социологическое воображение». Вопрос Батыгина «Почему вы уверены, что в этот момент они вообще женщины?» сместил мой фокус. Оказалось, что видимости недостаточно для того, чтобы сделать вывод, кто перед тобой, чтобы потом атрибутировать ему тот или иной тип поведения или говорения.

Здесь я хочу привести в пример сцену из советского фильма «Транссибирский экспресс». Главный герой, глубоко залегендированный чекист, едет в поезде. Среди пассажиров – японский промышленник, который направляется в Москву на переговоры. Бывшие белогвардейцы хотят убить его и тем самым спровоцировать международный конфликт, интервенцию японцев на Дальнем Востоке. Чекист разгадывает замысел и просит девушку, казашку-комсомолку, добраться до станции и передать информацию в Москву, в ВЧК. Девушка сходит на остановке посреди степи, седлает коня и скачет во весь опор. Поезд трогается и некоторое время едет параллельно со скачущей девушкой. Два иностранных журналиста смотрят в окно на девушку и говорят: «Вот дикий народ! Вот так скакать, кричать неизвестно что и зачем. Дикость! Ведь она и сама не знает, зачем скачет!» И между тем, кто эта девушка на самом деле, и тем, кем она кажется этим двум наблюдателям, безграничная пропасть. И я благодарен профессии за то, что она дала мне социологическое воображение, которое позволяет отделять настоящую идентичность от обманчивой видимости. Каждый раз я пытаюсь понять, что здесь происходит, и вместе с этим понимаю, кто здесь происходит. Это очень помогало мне во время работы антикризисным коммуникатором, помогает и сейчас. Это то, что дала мне профессия.

А если говорить о том, чего она лишила меня, то это естественности. Приведу маленький пример из курса Александра Фридриховича Филиппова. Рассказывая про феноменологов, про понятие жизненного мира, он объяснял: «Вот скрылся человек за углом. Что произошло с ним там, ты не знаешь. Может, человека сбила машина, и его уже нет. Но этот человек продолжает существовать в твоем жизненном мире до тех пор, пока ты не получишь сообщение о том, что с ним что-то случилось». Это одна из многих вещей в рамках курса теоретической социологии, которая значительно повлияла на меня как на человека. Я лишился непосредственности, простоты и естественности восприятия мира. Стал смотреть на все через призму социологического воображения, которое можно сравнить с очками дополненной реальности. Теперь я всегда хожу в этих очках. Но не жалею об этом.

______

*На самом деле серия издавалась с 1955 по 1990 год. Но в последней версии дизайна, в которой ее запомнили школьники конца 1980-х, вышло действительно всего три книги.